«Золотым десятилетием»  российской экономики был период с 1999 по 2008 гг., когда в силу сочетания целого ряда благоприятных факторов (стабильный рост мировых цен на основные позиции российского экспорта; низкие внутренние издержки, связанные с заниженным относительно паритета покупательной способности рыночным курсом национальной валюты; наличие резервов неиспользуемых производственных мощностей и рабочей силы; снижение политических рисков, способствовавшее притоку в страну иностранного капитала и оживлению инвестиционной активности отечественного  частного бизнеса) в стране наблюдался всплеск деловой активности, сопровождавшийся быстрым ростом производства, доходов  и интенсивным накоплением различного рода активов. Норма инвестиций начала повышаться, средние темпы годового прироста ВВП в реальном выражении составили почти 7%, причем на протяжении всего этого десятилетия никакой тенденции к затуханию роста не наблюдалось (см. рис. ).

Источник: Росстат

Фоном для этого периода были растущие цены на нефть – главную, наряду с природным газом, позицию в структуре российского экспорта и основной источник доходов для федерального бюджета и, шире, российской финансово-бюджетной системы в целом.

Средние значения цены нефти на мировом рынке, 2000-2015 гг.

Источник: по данным BP Statistical Review of World Energy.

Подобный рост цен на позиции, составлявшие основу российского экспорта и государственных финансов, позволил в течение нескольких лет добиться профицита бюджета, резко снизить внешнюю задолженность, нарастить золотовалютные резервы и начать накопление средств во внебюджетном резервном фонде (Стабилизационном фонде). 

Все это стало возможным не только благодаря росту цен на экспортируемые энергоносители, но и в результате проведения ответственной бюджетной и монетарной политики, а также открытости экономики для иностранных инвестиций, игравших в этот период важную роль в с точки зрения увеличения производства и создания высококачественных рабочих мест. Кроме того, сохранение в течение многих лет достаточно высоких темпов роста (6-10% в год, что для экономики такого уровня и масштабов, как российская,  является очень хорошим показателем) породило высокие ожидания и значительные инвестиционные вложения «на вырост», т.е. в расчете на устойчивый рост масштабов и качества российского рынка в долгосрочной перспективе. 

Соответственно, позиции российской экономики в этот период существенно укрепились как в абсолютном выражении, так и в глобальном измерении. За 1999-2008 гг. российский ВВП в реальном выражении (в ценах 2008 г.) вырос на 95%, то есть почти вдвое. Приблизительно в той же пропорции вырос (с учетом дефлятора) и объем основных производственных фондов.

Уровень заработной платы в России за 2000-2008 гг. в реальном выражении вырос приблизительно в 3,5 раза, а ВВП на душу населения, исчисленный в долл. США по паритету покупательной способности – в 2,3 раза. Доля России в мировом ВВП выросла в 4,5 раза – с 0,6% до 2,7%. В представлении глобальных инвесторов Россия заняла место одного из быстрорастущих перспективных рынков, что наглядно проявилось в том, что концепция БРИК (а затем БРИКС) как будущего нового сегмента развитого мира быстро завоевала популярность в среде институциональных инвесторов.

Вместе с тем, несмотря на столь благоприятные условия, существенных структурных сдвигов в российской экономике на фоне наблюдавшегося роста в этот период не произошло. Роль экспорта энергоносителей для наполнения бюджета и обеспечения доходов широкого спектра занятых не только не снизилась, но, напротив, возросла. Новых, движущих сил экономического роста, альтернативных добыче и экспорту сырья, не появилось. Не появились в значимом количестве и частные компании, которые бы обладали экспортным потенциалом в несырьевых отраслях. В результате на фоне видимых успехов уязвимость российской экономики перед лицом внешних ценовых шоков за это время значительно выросла.

Кроме того, в условиях относительной стабильности обменного курса рост цен и заработных плат существенно снизил рентабельность и конкурентоспособность большинства производств относительно импорта,  что уже к концу периода высоких темпов роста значительно охладило ожидания инвесторов по поводу будущего российской экономики.

В результате мировой финансово-экономический кризис 2008-2009 гг. имел для России тяжелые последствия – он не только привел к драматическому (на 7,8 проц.) падению ВВП в 2009 г., но и положил начало тренду устойчивого снижения темпов роста. После восстановительного роста на 4,5 процента в 2010 г. экономический рост постоянно замедлялся, несмотря на то, что экспортные цены на российские нефть и газ все это время вплоть до 2014 г. находились на уровнях, близких к историческим максимумам. 

Причинами замедления роста были падение рентабельности под воздействием роста издержек и низких темпов модернизации производств, снижение инвестиционной активности и общий рост неуверенности в будущем из-за нарастающей слабости институтов, обеспечивающих соблюдение закона и законных прав хозяйствующих субъектов, а также неэффективности стимулирующей экономической политики. В результате, несмотря на сохранение благоприятных внешних условий производительность труда последовательно снижалась, толкая вниз темпы прироста ВВП. 

В 2014 г. к этому набору сдерживающих факторов добавились еще два важных элемента – 1) падение мировых цен на нефть и привязанные к ней в ценовом плане другие энергоносители; и 2) острый кризис в отношениях России с развитыми странами Запада, переросший в затяжное противостояние по образцу «холодной войны» без сколько-нибудь ясной перспективы разрешения.

Что касается первого фактора, то глубокое, а главное – продолжительное падение мировых цен на нефть до уровней менее трети от пиковых значений 2013 г. привело к сокращению экспортных поступлений (в долл. США) приблизительно вдвое по сравнению с концом 2013 г., что существенно ограничило возможности как потребления, так и инвестиционных расходов хозяйствующих агентов внутри страны.

Сокращения номинальных (в национальной валюте) доходов и расходов как бюджетной системы, так и хозяйствующих субъектов удалось избежать благодаря снижению приблизительно вдвое обменного курса рубля по отношению к доллару США и другим основным валютам, в результате чего объем налоговых и иных поступлений в федеральный бюджет не только не снизился, но и даже показал некоторый рост.

Тем не менее в реальном выражении практически все виды доходов (и, соответственно, расходов) снизились и продолжают снижаться под действием кумулятивного эффекта падения доходов и объемов деловой активности.

Непосредственным следствием фактической девальвации рубля стало также падение объемов продаж импортируемых товаров и масштабный отказ предприятий от ранее запланированных инвестиционных программ ввиду удорожания импортного оборудования и комплектующих, а также возросшей неопределенности перспектив сбыта продукции. 

Более того, по мере исчерпания эффекта девальвации «нефтегазовые» доходы бюджета, привязанные к экспортной цене на нефть, начали падать, а возможности компенсации этого падения дополнительными налогами и сборами в условиях снижения деловой активности проблематичны. Если в 2015-2016 гг. для компенсации «выпадающих» доходов использовались средства так наз. «Резервного фонда», как раз и предназначенного для балансирования бюджета в периоды неблагоприятной конъюнктуры, то уже в 2017 г. возможности использования этого источника будут, в основном, исчерпаны, если только за это время не произойдет заметное и устойчивое повышение цен на нефть на мировых рынках.

Второй фактор, начавший действовать на состояние и перспективы российской экономики в последние два года – это усилившийся политический конфликт России с коллективным Западом – конфликт, который развивался в течение длительного времени, но получил мощный толчок в результате резкой реакции Москвы на насильственную смену власти в Украине и последовавших действий российского руководства – присоединения Крыма и поддержки на Юго-Востоке Украины вооруженных выступлений против новой киевской власти. 

Хотя в СМИ последствия наступившего кризиса в отношениях России с НАТО для российской экономики чаще всего рассматриваются как вопрос о влиянии на нее западных «санкций» и российских «контр-санкций» (запрета на импорт определенных категорий продукции из стран, заявивших о введении санкций), на самом деле формализованные санкции на финансовое и технологическое сотрудничество с определенным кругом российских компаний представляют собой лишь часть, притом не самую большую, возникших в результате обострения этого конфликта экономических проблем. 

Главная проблема – это исходивший от западных политических лидеров гласный и негласный сигнал о том, что отныне Россия рассматривается в качестве политического и военного противника, и любые крупные деловые сделки с российским государством и подконтрольными ему компаниями несут в себе крупные политические риски для их участников. В результате этого сигнала приток в Россию крупного западного капитала (будь то в форме прямых инвестиций или долгосрочного кредитования российских компаний) с лета 2014 г. практически прекратился. 

Поскольку большинство крупных российских компаний финансировало свою инвестиционную и частично даже текущую деятельность через привлечение средств с западных рынков капитала (средне- и долгосрочные, в том числе синдицированные кредиты, размещение евробондов и проч.), то невозможность рефинансирования обязательств, по которым наступали сроки погашения, вызвал определенную напряженность. Для того чтобы избежать корпоративных дефолтов, правительство было вынуждено предоставить ряду компаний валютные и рублевые кредиты за счет бюджетных и внебюджетных  источников, в том числе частично использовать для этого средства государственного Фонда национального благосостояния. Это, в том числе, ограничило возможности Центрального банка использовать средства резервных фондов, учитываемых в составе золотовалютных резервов, для интервенций на валютном рынке для предотвращения резких скачков обменного курса рубля.

Кроме того, обострение конфликта с Западом фактически ликвидировало возможность привлекать заемные средства для финансирования государственных расходов – попытка российского Минфина разместить небольшой объем еврооблигаций показала, что этот канал финансирования сегодня оказался фактически перекрытым по политическим мотивам.

Другим следствием кризиса отношений России с Западом стали дополнительные ограничения на высокотехнологичный экспорт в Россию. Несмотря на то, что потребность в таких закупках со стороны российских компаний сократилась вне зависимости от наложенных ограничений, просто в силу пересмотра инвестиционных планов по финансово-экономическим соображениям, необходимость обходить наложенные ограничения по разного рода «кривым» схемам увеличила затраты российских компаний и нанесла им заметный ущерб. Дополнительные издержки были связаны и с тем, что в условиях обострения противостояния возросли риски компрометации этих схем усилиями западных спецслужб, что в итоге выливалось и выливается в повышенные премии за возросший риск.

Однако самый большой урон, связанный с усилением противостояния с Западом, состоял в проблематичности не только расширения, но и простого поддержания на прежнем уровне объема поставок в страны Запада российских энергоносителей – главного источника экспортных поступлений и наполнения доходной части государственного бюджета. Несмотря на то, что российское руководство пыталось не использовать, по крайней мере напрямую, угрозу прекращения или сокращения поставок газа и нефти в Европу в качестве политического оружия, зависимость энергобаланса ряда европейских стран от поставок из России стала восприниматься как однозначно нежелательное явление, и политическое сопротивление любому расширению российского энергетического экспорта в эти страны резко возросло.

Попытки в той или иной степени компенсировать ожидаемые и реальные препятствия на европейском рынке расширением поставок российского газа и нефти в восточном направлении, главным образом в Китай, где потребление минерального топлива должно расти еще как минимум двадцать лет, пока принесли лишь ограниченные результаты. Физическое расширение поставок энергоносителей в восточном направлении упирается в инфраструктурные ограничения и необходимость вложений в расширение добычи и переработки нефти и газа (нефтепереработки и сжижения природного газа).  В то же время ценовая конъюнктура на азиатских рынках энергоносителей изменяется в неблагоприятном для российских поставщиков направлении. Соответственно, расчеты на новый импульс роста благодаря «развороту на Восток» оказываются малооправданными.

Более того, сокращение объемов внешней торговли в 2015 году (по сравнению с предшествующим годом примерно в равной степени затронуло как торговлю с европейскими странами, так и с главными партнерами России на Востоке – в частности, с Китаем и Казахстаном. Структурные ограничители международной торговли и инвестиций действуют почти одинаково на любом – европейском или азиатском – направлении взаимодействия России с внешним миром, так что расчеты на то, что более активной дипломатией на восточном направлении можно компенсировать экономические потери от сокращения связей с европейскими странами, с самого начала были обречены на неуспех.

Одновременно прогнозы относительно скорого снятия санкций и общей нормализации деловых связей России с европейскими странами также не реализуются. Конфликт на Юго-Востоке Украины приобрел затяжной характер, а отсутствие близких перспектив договоренности России с коллективным Западом о новых правилах взаимного поведения в сферах пересечения интересов приводит к тому, что европейские и американские компании, ранее проявлявшие заинтересованность в работе на российском рынке, постепенно корректируют свои планы.

Ожидавшееся благотворное влияние падения курса национальной валюты и ограничения импорта на конкурентоспособность внутреннего производства также оказалось весьма ограниченным. В большинстве сегментов потребительского рынка преобладающей оказалась тенденция к росту цен и снижению реальных объемов спроса, нежели к замещению импорта внутренним производством.

Ожидания институциональных реформ с целью стимулирования бизнеса также оказались большей частью нереализованными. Никаких заметных шагов по дерегулированию бизнеса либо приватизации государственных активов в 2014-2015 гг. не последовало. За вспышкой в начале 2016 г. разговоров о скорой и желательной приватизации крупных пакетов акций государственных ресурсодобывающих предприятий и крупнейших банков каких-либо заметных практических шагов пока не последовало, а проявлявшаяся в течение последних полутора десятилетий тенденция к огосударствлению производственной деятельности в ключевых ресурсодобывающих отраслях и ее концентрации в контролируемых государством крупных холдингах так и не сменилась на противоположную. В руководстве страны, похоже, напротив, растет убежденность в том, что в период ухудшения общей конъюнктуры и трудностей с мобилизацией средств для государственных расходов любое ослабление контроля чревато ростом политических рисков.

В результате всего этого ожидания относительно экономического роста в ближайшие годы постоянно меняются в негативную сторону, причем это касается и официальных прогнозов. Если еще в 2014 году официальные прогнозисты рассчитывали на скорый (в течение двух лет) «отскок» нефтяных цен на привычно высокий (пусть и не пиковый) уровень и возобновление на этой основе роста российской экономики, то в дальнейшем прогнозы постоянно пересматривались в сторону отнесения ожидаемого начала восстановления на все более поздние сроки. 

По состоянию на весну 2016 г. начало восстановления экономики ожидается во второй половине текущего года, при том что годовое значение ВВП в 2016 г. в реальном выражении, скорее всего, будет ниже, чем в 2015 г. Базовый сценарий правительственного прогноза оценивает размер предстоящего снижения в 0,2%, большинство неофициальных укладывается в вилку минус 0,3-1,0%. Прогнозы международных организаций более пессимистичны (1,2-1,8%), однако все авторитетные оценки сходятся в принципиальной оценке общего состояния экономики в текущем году – постепенная стабилизация производства и финансовых рынков после шоков последних двух лет без перехода в фазу уверенного роста. Многое, в частности состояние финансового сектора и тенденции потребительского спроса до конца года, будет зависеть от динамики мировых цен на нефть, однако больших отклонений от ожиданий по основным макроэкономическим параметрам (промышленное производство на уровне 2015 года, падение реальных доходов и розничного товарооборота на 2-3% на фоне потребительской инфляции 6-8% и отсутствия резких колебаний обменного курса; замедление, но не прекращение снижения инвестиций в основной капитал) ожидать не следует.

В отношении же среднесрочных перспектив (на 2017-2019 гг.) существует некоторый разброс мнений, связанный в первую очередь с различной оценкой степени инерционности экономики — готовности или, наоборот, неготовности экономических агентов резко менять свое поведение в зависимости от содержания сигналов, которые им посылают внутриполитические и международные события. Однако преобладающее мнение сводится к тому, что российская экономика сегодня вышла на своеобразное «плато», когда большая часть субъектов экономики уже выработала определенную линию поведения, которой она собирается придерживаться в ближайшие годы, и изменить которую могут только очень сильные потрясения. Вместе с тем вероятность таких потрясений оценивается как незначительная. Соответственно, среднесрочные перспективы видятся в форме широко понимаемой стагнации (рост или падение экономической активности в узких пределах нескольких процентов за период в два-три года) при отсутствии в экономике качественных структурных изменений.

Этот же подход, по сути, разделяет и экономический блок правительства, который в своих оценках исходит из неизменности (также в широком смысле) политической и институциональной среды, в которой функционирует российская экономика.

По традиции, которая в значительной степени закреплена устоявшимся  регламентом разработки и утверждения основных правительственных документов, главным источником прогнозов средне- и долгосрочного характера является Министерство экономического развития (МЭР), агрегирующее прогнозные оценки других ведомств, включая Центральный банк и министерство финансов, и регулярно публикующее свою версию прогноза экономического развития страны, включая основные производственные, финансовые и прочие параметры.

Последняя версия прогноза МЭР была опубликована в апреле текущего года и исходит из того, что все существующие внешнеполитические условия (геополитическая нестабильность, жесткие ограничения доступа российских компаний к мировому рынку капитала и ответные экономические меры), ограничивающие динамику российской экономики, сохранят свою силу в текущем году и в среднесрочной перспективе. 

То же относится и к основным экзогенным параметрам – прогноз исходит из неизменных среднегодовых цен на нефть (40 долл. за баррель нефти марки Urals) и темпов роста мировой экономики 3,4 процента.

В этих условиях, согласно прогнозу МЭР, в 2016 году в целом по году темпы снижения ВВП сократятся до 0,2 %, при этом во второй половине года произойдет перелом тенденции и начнется восстановление. В 2017 году ВВП, согласно прогнозу, вырастет на 0,8 %, в 2018 году – на 1,8 % и в 2019 году – на 2,2 процента.

Основные показатели прогноза социально-экономического развития Российской Федерации на 2015 — 2019 годы

При этом федеральный бюджет, по оценке Минэкономразвития России, на протяжении всего периода 2016 — 2019 гг. будет дефицитным из-за произошедшего   резкого сокращения нефтегазовых доходов. Дефицит сохранится даже при условии ежегодного сокращения расходов федерального бюджета не менее чем на 5 % в реальном выражении, на котором настаивает МЭР. В связи со скорым исчерпанием средств Резервного фонда неувеличение налоговой нагрузки возможно только при условии использования всех неэмиссионных способов финансирования дефицита — привлечения внутренних и внешних заимствований, приватизации государственного имущества.

Драйвером перехода к росту в 2016 году, по мысли экспертов министерства, будет рост экспорта под влиянием улучшающейся ситуации в мировой экономике, а также завершения ликвидации избыточных запасов продукции в промышленности. В дальнейшие годы министерство ожидает возобновление роста доходов населения и начало нового цикла инвестиций предприятий в основной капитал, что должно обеспечить необходимый для возобновления роста потребительский и инвестиционный спрос. 

Тем не менее вопрос о том, какие конкретно силы и факторы будут двигать вперед российскую экономику в ближайшие годы, остается без ответа.

Возвращение к «докризисной» модели роста производства в обрабатывающей промышленности, которая предполагала доступ на российский рынок крупных западных транснациональных компаний и «мягкое» давление на них с целью постепенного, но неуклонного повышения степени локализации их деятельности (создание «на месте» логистических центров, производственных мощностей и повышение доли локально производимых или закупаемых комплектующих) невозможно по политическим соображениям. Линия на «самодостаточность» экономики, ставшая после украинского кризиса не просто лозунгом момента, но (если верить официальным заявлениям должностных лиц) основой будущей промышленной политики. В первую очередь, под самодостаточностью понимается независимость от крупного западного бизнеса, способного служить инструментом давления или шантажа в отношении политического руководства страны. Это, в свою очередь, предполагает ограничение зависимости от импорта не только готовой, но и промежуточной продукции, включая комплектующие и промышленные материалы, что ставит иностранные инвестиции в очень жесткие условия и фактически дестимулирует их. Риски прямых иностранных инвесторов возрастают двояко в результате действия как внешних (угроза санкций со стороны западных правительств), так и внутренних (давление на иностранный капитал внутри страны) факторов.

В свою очередь крупные частные инвестиции отечественного бизнеса также фактически дестимулируются политическими шагами российского руководства. Провозгласив главными приоритетами в условиях ужесточения экономических условий сохранение широких социальных обязательств и финансирования программ перевооружения, государство сократило масштабы и отодвинуло сроки реализации инфраструктурных инвестиционных программ, призванные служить драйвером частных инвестиций. Необходимость сохранить платежеспособность государственных корпораций и предотвратить их дефолты по внешним обязательствам продолжают оказывать сдерживающее влияние на возможность кредитного стимулирования частных инвестиций. Наконец, государство продолжает настаивает на приоритетности своих политических, в том числе интеграционных проектов на постсоветском пространстве, что неизбежно ограничивает поле для действий, продиктованных рыночными соображениями.

Кроме того, задача включения российского и совместного предпринимательства в международные технологические цепочки глобальных транснациональных корпораций – задача, которая явно или имплицитно, но ставилась еще несколько лет назад, – сегодня по факту снята с повестки дня. Постановка новых геополитических целей сделала такое включение слишком рискованным как для российского руководства, так и для потенциальных участников таких цепочек. Перед крупнейшими государственными корпорациями поставлена (пусть и частично вынужденно) задача продолжать консолидировать в своих руках технологических и производственных партнеров и избегать шагов, которые могли бы ограничить свободу действий политического руководства страны.

МЭР, формально ответственный за макроэкономическую политику в стране, недвусмысленно выступает за своего рода «бюджетный маневр» — сокращение, по крайней мере в реальном выражении, социальных расходов бюджета, включая заработную плату в бюджетном секторе, и достижение посредством этого двух целей – 1) снижение уровня потребительской инфляции (до 4% в годовом исчислении) и процентных ставок, и 2) создание возможности направить дополнительные бюджетные доходы (после того как они начнут расти) на поддержку инвестиций и запуска после 2018 г. новых крупномасштабных инвестиционных проектов. Это, по замыслу экономистов МЭР, должно после вывести экономику на траекторию относительно высоких (4,5 проц.) темпов роста.

Хотя высшие должностные лица по традиции избегают публичного признания возможности дальнейшего снижения реальных доходов и, наоборот, активно пропагандируют меры, призванные стимулировать потребительский спрос (программа утилизации выработавших свой ресурс автомобилей, льготные ипотечные схемы и др.), каких-либо альтернатив политике экономии бюджетных расходов   на серьезном уровне не предлагается. По умолчанию реализуется линия на умеренную экономию бюджетных расходов и отсутствие в ближайшие два года новых масштабных инвестиционных проектов в дополнение к тем, по которым уже приняты политические обязательства (строительство моста в Крым, скоростной железной дороги Москва-Казань, строительства и реконструкции со оружений и дорог в связи с проведением чемпионата мира по футболу в 2018 г., финансирование строительства газопровода «Сила Сибири» и т.п.).

(Бюджет)

В отношении западных санкций официальная позиция состоит в том, что их снятие приветствовалось бы как позитивное развитие событий, однако каких-либо мер и шагов, специально направленных на создание условий для их снятия Москва предпринимать не будет, так как не считает ошибочными свои шаги, послужившие поводом для их принятия. Неофициально акцентируется тезис о том, что формальные и неформальные санкции со стороны Запада являются следствием его стратегической линии на политическую изоляцию России, а сама эта линия может быть модифицирована только в результате осознания Западом того факта, что стратегический баланс сил в мире меняется в пользу России и ее условных союзников – незападных стран, недовольных претензиями Запада на глобальное доминирование.  Поскольку подобное осознание с очевидностью является исторически длительным проектом, российское руководство не рассчитывает на смягчение позиции Запада по этому вопросу в кратко- и среднесрочной перспективе, а правительство ни в одном из своих документов не рассматривает возможность скорого снятия санкций в качестве фактора оживления и роста экономики.

Это же касается и диверсификации российской экономики и роста ее условно «несырьевой» части. Признавая желательность и необходимость этого процесса в долгосрочной перспективе, на практике правительство исходит из понимания невозможности сколько-нибудь заметных структурных изменений на коротком горизонте. Поэтому правительство видит свою задачу не в «выращивании» новых отраслей, что на горизонте практического планирования физически невозможно, а в консолидации в своих руках контроля за доходами существующих ключевых для экономики отраслей – добывающего комплекса, транспорта, торговли подакцизными товарами, внешней торговли. Все последние нововведения, получившие освещение в публичном пространстве – дополнительные сборы на транспорте, повышение акцизов, требование выплат повышенных дивидендов в бюджет от государственных компаний и пр. – нацелены на мобилизацию дополнительных доходов через повышение сборов и выплат и более жесткое их администрирование. 

Кроме того, абсолютно очевидно, что никакой замены «нефтегазовым» доходам (поступлениям от налогов и пошлин на деятельность в ресурсном секторе и торговлю его продукцией) на временном горизонте до 5 лет нет и не появится при любом развитии событий. В этих условиях любые шаги в сторону дерегулирования и приватизации в этом секторе сопряжены с рисками серьезного нарушения финансового баланса и необеспеченной эмиссии как единственного способа обеспечения исполнения расходных обязательств государства. Соответственно, какие-либо значимые меры, тем более рискованные системные реформы в этом направлении предприниматься не будут.

Альтернативой является политика мелких шагов по консолидации доходов и оптимизации расходов как федерального бюджета, так и внебюджетного государственного Пенсионного фонда. Интенсивность этих шагов будет обратно пропорциональна уровням цен на ключевые товары российского экспорта и прямо пропорциональна политическим возможностям экономического «блока» правительства доносить до первого лица свою обеспокоенность финансовым положением государства и проводить через него свои фискальные и бюджетные инициативы. Последнее будет существенно облегчаться возвращением в околовластные структуры бывшего вице-премьера А.Л. Кудрина, известного сторонника жесткой финансовой дисциплины при консолидации в руках «центра» подавляющей части фискальных поступлений и стратегического руководства расходованием бюджетных средств на всех уровнях.

Сходных воззрений придерживается и действующее руководство Центрального банка России. Считая своей главной задачей сдерживание инфляции, оно сохраняет на высоком уровне свою «ключевую ставку», которая, служа ориентиром стоимости кредита на рынке «коротких денег», в значительной степени выступает ограничителем роста объема кредита в экономике в целом. Все последние годы (несмотря на постепенное снижение после пикового повышения до 17% в декабре 2014 г.) она удерживается на уровне выше 11 процентов, что позволяет удерживать инфляцию в пределах 13-14 проц. в годовом исчислении. 

Одновременно сравнительно высокий уровень процентных ставок, по мнению ЦБ, способствовал успокоению валютного рынка и снижению масштабов оттока капитала после шока 2014 г. В настоящее время чистый отток капитала в целом показывает тенденцию к снижению, создавая условия для сохранения волатильности на валютном рынке в приемлемых пределах.

Тем не менее использование кредитно-денежных инструментов в целях активной  промышленной политики, по мнению руководства ЦБ, невозможно в силу ограниченности потребностей предприятий в кредите из-за высоких рисков и отсутствия привлекательных инвестиционных проектов в условиях возросшей неопределенности. Кроме того, значительные средства фактически выведены с финансовых рынков в результате необходимости государственной помощи системообразующим банкам, выполнявшим политические задачи по кредитованию приоритетных, в том числе имиджевых проектов, организованных и поддержанных государством.

В то же время существует политически значимое течение внутри административной и научной элиты, которое настаивает на коренном пересмотре всей кредитно-денежной политики для административного снижения ставок и по существу директивного перераспределения кредитных ресурсов государственных банков и финансовых учреждения в пользу приоритетных, по мнению государства, предприятий и проектов на радикально более льготных условиях. В условиях ограниченности базы для такого кредитования это течение настаивает на допустимости и даже желательности дополнительной денежной эмиссии при условии директивного контроля за использованием создаваемых таким образом дополнительных денежных ресурсов.

Представители действующего руководства экономического блока правительства считают такой подход авантюристическим и в конечном счете губительным для возможностей контроля за кредитно-денежной сферой. Они полагают, что такого рода коренной пересмотр существующих подходов приведет к еще большему огосударствлению экономики и необходимости сворачивания большинства рыночных механизмов, которые в изменившихся условиях окажутся малопригодными. Уже в среднесрочной перспективе это откроет путь к восстановлению элементов валютного контроля и контроля за трансграничным движением капитала. В долгосрочной же перспективе логика взаимосвязи отдельных изменений в этом направлении неизбежно приведет к формированию принципиально иной модели управления экономикой – модели мобилизационного типа с восстановлением большого числа инструментов директивного управления экономическими процессами.

В среднесрочной перспективе выбор между альтернативными экономическими моделями будет осуществляться политическим руководством страны, которое пока избегает четкого определения своих позиций и каких-либо обязывающих решений.