МЕЖДУ ВОЙНАМИ
Обстановка, в которой отмечается столетие окончания Великой (Первой мировой) войны, вызывает не меньше вопросов и недоумения, чем юбилей революции в России. Нежелание российской власти обсуждать кризис самодержавия и террористическую суть большевизма понятно и ожидаемо. Это наследники большевиков с имперскими амбициями, для которых празднование (именно празднование) столетия ЧК и комсомола гораздо более значимо, чем осмысление трагедии разгона Учредительного собрания или расстрела царской семьи. Еще и «столетие военной разведки» отпраздновали на самом высоком уровне, что в свете событий последних месяцев выглядит совсем уж фантасмагорично — куда там Хэллоуину.
Однако у столетия окончания Первой мировой не только внутрироссийский, но и глобальный контекст. Когда в 2014-м мир вспоминал начало той войны, речь в основном шла о том, насколько важно извлекать уроки из прошлого ради будущего. Но уже через четыре года президент Франции признался: «Я поражен схожестью между временем, в котором живем мы, и тем, что было между мировыми войнами… В Европе, разделенной страхами, возвращением национализма, последствиями экономического кризиса, можно увидеть почти последовательно все то, что характеризовало Европу между окончанием Первой мировой войны и экономическим кризисом 1929 года… Европа подвергается риску: распасться из-за националистической проказы или быть третируемой иностранными державами. И таким образом лишиться суверенитета».
Сегодня уже понятно, что «брекзит» и президентство Трампа не «сбой системы», а, скорее, ее иное качество, запускающее череду событий, которые, как снежный ком, вовлекают в процесс все новые страны и меняют мир. Успехи правых популистов на парламентских выборах в Европе и США, президентские выборы в Мексике и Бразилии — тому подтверждение.
«ВСЕ ГОРДЫ ТЕМ, ЧТО РУССКИЕ»
«ДЛЯ МЕНЯ ТЕПЕРЬ СУЩЕСТВУЮТ ТОЛЬКО НЕМЦЫ»
«АМЕРИКА ПРЕЖДЕ ВСЕГО»
«ВЕРНЕМ БРИТАНИЮ БРИТАНЦАМ»
Что же характеризовало Россию и Европу столетие назад и привело мир к кошмару двух мировых войн?
Прежде всего национализм. Такой национализм, когда нацию, свой народ противопоставляют не коррумпированной и блуждающей в политических тупиках монархии или империи, а другим странам и народам. Именно такой национализм пестовался, поощрялся и использовался властями всех ведущих стран предвоенной Европы начала XX века. Россия, например, не могла «просто жить, как какая-нибудь Дания», она назначила себе миссию — освобождение славянских христианских братьев.
Знакомо. Путинский «многополярный мир» с разделением глобуса на зоны влияния, «новая Ялта», ограничение суверенитета стран, произвольно взятых под покровительство, — прямое продолжение имперско-державного мышления, нанесшего нашей стране огромный ущерб в XX веке. Что же до «панславизма» столетней давности, то сегодня он трансформировался в «евразийство», дополненное ностальгической концепцией сверхдержавности.
Мессианскую имперскую идеологию в царской России разделяли и во многом навязывали правящие круги, однако и объективная общественная поддержка была вполне ощутимой, особенно после участия русских добровольцев в боевых действиях в Сербии в 1875-1876 гг., после Русско-турецкой войны 1877-1878 гг. и освобождения Болгарии. Царское правительство считало, что главная задача внешней политики в том, чтобы после освобождения Сербии и других южнославянских земель молодые государства оказались в сфере влияния России, а не Австро-Венгрии. Характерно, что в Австро-Венгрии режим был вполне либеральным в отношении национально-культурной идентичности, тогда как Османская империя, по сути, оставалась средневековой. Но в России считали, что православным балканским народам лучше еще немного побыть «под турками», чем отойти в зону влияния Австро-Венгрии.
В 1914-м решение не уступать Австро-Венгрии в сербском кризисе и начало войны были встречены общественным энтузиазмом, можно сказать, приливом радостного восторга у значительной части европейской, в том числе русской, публики. Идеология национального разделения и войны как единственного способа достижения целей казалась тогда таким же свойством новой эпохи, как развитие науки и технический прогресс. Русский писатель Леонид Андреев писал в августе 1914-го: «Настроение у меня чудесное, — истинно воскрес, как Лазарь… Подъем действительно огромный, высокий и небывалый: все горды тем, что — русские… Если бы сейчас вдруг сразу окончилась война, — была бы печаль и даже отчаяние…». Сейчас это высказывание чаще приводят как пример своего рода безумия, которое охватило образованную публику, но чем эта экзальтация отличается от нынешней, вызванной аннексией Крыма и вооруженным захватом части Донбасса?
Дальше — «возгонка» якобы ущемленного национального чувства. Переименование Петербурга, названного так самим основателем Российской Империи, в Петроград — символичный эпизод, демонстрирующий значительную долю абсурда, вполне и сегодня присущего российскому государственному национализму (совсем недавно президент России говорил о том, каким должен быть современный национализм: «мы правильные, а не дурацкие националисты; Крым — это наше; мы вообще ничего не боимся, если по нам нанесут удар, мы ответим и, как мученики, попадем в рай, а они просто сдохнут; на Украине все плохо; единомышленников у нас почти 146 миллионов»).
А дальше пошло-поехало. С вершин российской власти прозвучали утверждения, что немцы контролируют русскую экономику. Власти запретили применять оружие против погромщиков немецкого посольства и магазинов с немецкими вывесками. Военное командование не препятствовало участию в этом солдат. Затем — экспроприация земель немецких крестьян в России. Насильственному переселению подверглись поляки, евреи и даже православные братья-болгары за союз их царя с Германией. Начались репрессии против мусульман Карсской и Батумской областей.
Земельный вопрос при этом не был решен ни в малейшей степени. Зато власти продемонстрировали, что с правом на частную собственность можно не считаться. Погромы в городах стали привычным делом — появилось ощущение, что можно безнаказанно избивать и грабить всех «инородцев», да и вообще всех «других», которые «не наши».
Естественно, очень скоро, особенно при первых же неудачах на фронте, в число «не наших» попала властная верхушка и даже сама царская семья. Собственно, еще в начале войны, когда Николай II виделся безоговорочным символом национального единения, происхождение его жены порождало слухи, вызывало раздражение, которое вскоре трансформировалось в открытую ненависть.
Атмосфера подозрительности и злобы пронизала все общество. Это касалось далеко не только народных масс. 1 ноября 1916 года лидер кадетов Павел Милюков задал с думской трибуны знаменитый вопрос о действиях самодержавного правительства: «глупость это или предательство?» Если прочитать речь полностью, становится понятно, что вопрос совсем не риторический. Милюков сознательно использовал все более распространявшуюся в обществе «августейшую шпиономанию». Предательство, кстати, было, и заключалось оно в отказе элиты признать бессмысленность и бесцельность самой войны, основанной исключительно на национализме; в эксплуатации героизма и самоотверженности российских солдат, матросов, казаков, офицеров, медсестер, военврачей (о чем до сих пор почти не говорят); в подлом, своекорыстном исчерпывании патриотизма народа, который искренне откликнулся на призыв защитить интересы родины, а, почувствовав фальшь и обман, оказался морально опустошенным и растерянным.
Безусловно, русский державный национализм и путь, который он прокладывал к войне, не были уникальным явлением. Вся Европа была наполнена тем же — сосредоточением каждой из стран на своих интересах, в свете чего все окружающее мельчает, искажается, окарикатуривается. Это превращало любую попытку мыслить масштабно, общеевропейски в экстраполяцию исключительно своих, узконациональных представлений о том, как надо жить.
В Германии подготовка к Первой мировой войне сопровождалась националистической эйфорией, призывом забыть социальные и партийные различия перед лицом врага. Эта идея подавалась под циничным названием Burgfrieden («гражданский мир»). Вильгельм II заявил 4 августа 1914 года: «Я не признаю больше никаких партий, для меня теперь существуют только немцы». Можно предположить, что таким образом император Германии высказал сокровенные мысли множества своих подданных (примечательно, что в октябре 2018 года в Хьюстоне президент США Дональд Трамп почти повторил слова кайзера: «Мы ставим Америку на первое место, мы будем заботиться о себе»).
Аналогичная националистическая истерика, сопровождаемая решением левых партий прекратить борьбу с правительством на время войны, наблюдалась в это же время во Франции (получила название «Священный союз», Union Sacree).
ПОВТОРЕНИЕ БЕЗ УЧЕНИЯ
Очень скоро огромный разрыв между представлениями людей о должном, о жертвенности во имя родины и бессмысленной и бесцельной бойней вызвал глубочайшее ментальное потрясение у всех без исключения воевавших наций. В России это привело к развалу власти и преступному государственному перевороту. Приход на многие десятилетия большевиков стал возможен не вследствие отречения царя от престола и падения монархии, а из-за неспособности российской политической элиты, взявшей на себя ответственность за страну, увидеть, почувствовать происходивший качественный сдвиг. В свою очередь, воинствующий национализм открыл дорогу популистской эксплуатации злобы, ненависти, самых худших сторон человеческой натуры, что сыграло также не последнюю роль в сталкивании России в большевизм.
В Европе, хотя катастрофа бесцельности и жестокости и породила философскую и художественную рефлексию, серьезных политических выводов после окончания Первой мировой войны элита сделать не смогла. Ни победители, ни побежденные. Победители возложили всю вину на Германию и назначили ей наказание. В Старом свете, где после распада Австро-Венгрии и Османской империи, а также после отделения Прибалтики, Финляндии и Польши от России возник целый ряд национальных государств, национализм в полной мере продолжал оставаться ведущей идеологией.
Демонстративно ущербное положение Германии в версальской системе мощно питало идеологию национального реванша. Остальная Европа до последнего мирилась с политикой аннексии и аншлюсов, осуществлявшейся нацистским руководством Германии, не только потому, что не хотела новой войны, но и потому, что ей, по большому счету, нечего было противопоставить национализму и тезису о «собирании земель».
Началась Вторая мировая война.
«ЗА ФЛАЖКИ — ЖАЖДА ЖИЗНИ СИЛЬНЕЙ!»
Вырваться из круга предопределенности войны получилось только через создание новой, ненационалистической стратегии развития Европы. Причем сделано это было отнюдь не в Ялте и Потсдаме решениями об очередном переделе мира, а вопреки им — уже в послевоенные десятилетия качественно новой европейской политической элитой.
Евросоюз не просто вырос из национального примирения, а был создан как фундаментальная конструкция, гарантирующая недопущение национализма и войны в тактике и стратегии развития Европы, вне зависимости от того, кто победитель, а кто побежденный. Было реально признано и институционализировано, что Европа — это единое историческое, культурное, экономическое и политическое пространство, будущее которого может определяться только на основе консенсуса и компромисса, что право на жизнь и другие права человека выше суверенных барьеров.
Одно из главных последствий большевистской катастрофы в России и превращения войны империалистической в войну гражданскую — выпадение нашей страны из европейского процесса в целом и осмысления итогов двух мировых войн в частности. Сначала в межвоенный период (1920-1930 годы) вместо осмысления войны как человеческой трагедии произошли девальвация человеческой жизни и разрушительный для страны социальный эксперимент. И только после катастрофических потерь 1941-1945 годов (да и то не сразу) наша страна стала с трудом приходить к пониманию человеческого измерения войны. При этом достижение высот осознания трагедии в литературе и кинематографе соседствовало с сокрытием исторической правды о войне и прямой ложью о потерях.
В самом начале 1990-х в СССР реалии фактически созданного единого экономического, культурного, жизненного пространства, в отличие от быстро ветшавшей советской идеологии, содержали потенциал как для проведения экономической реформы, так и для европейской интеграции на основаниях, качественно более близких к состоянию самого Евросоюза. Сохранение и использование этого потенциала предусматривал проект реформы «500 дней» и Договор об экономическом союзе, стратегия сохранения единой экономики и единой валюты.
Невежественные Беловежские соглашения уничтожили этот потенциал.
Дальше противостоять национализму могла только идея европейского образа жизни и пример европейской интеграции. Однако антиевропейский, изоляционистский курс, апогеем которого стала «русская весна» 2014 года, и попытка навязать этот курс доступной части постсоветского пространства привели к стремительному сползанию государства и общества в национализм более чем столетней давности.
КОНСТАНТИНОПОЛЬ AGAIN — ОТ ВАЛДАЯ ДО ХЬЮСТОНА
Даже сегодня разговор о Первой мировой войне (сама по себе тема, кстати, крайне актуальная) часто сводится к тоске по обладанию Константинополем и проливами. Эти соображения, отбрасывающие трагический опыт XX века, подспудно питают и современный реваншизм. Ради чего Россия ведет две войны? Ради чего гибнут люди? Ради чего уничтожается наша экономика? Хотим подчинить Киев и манипулировать Украиной? Создаем на Ближнем Востоке и в Африке орудие шантажа Европы потоками беженцев и мигрантов? Для чего это? В конечном счете все снова сводится к переделу мира в своих интересах. В этом суть национализма.
Если бы подобные процессы протекали только в России, это было бы для нашей страны плохо, но не грозило бы большой войной. Однако свой «заветный Константинополь» есть, похоже, почти у всех. Главная составляющая этого явления даже не территориальные претензии (хотя и они все чаще вытаскиваются из сундуков истории и превращаются в орудие популистской политики), а желание искать будущее в прошлом. «Make Again» — лозунг национал-популистской политики, который распространяется от страны к стране, как лесной пожар. Вот уже и новый президент Бразилии, крайне правый популист Жаир Болсонару обещает соотечественникам «make happy again», то есть сделать их «снова счастливыми».
Европу национализм растаскивает на архаичные единицы. Мы говорим, что для стран постсоветского пространства единая Европа — единственный реальный ориентир для строительства будущего. Тем временем в Польше и Венгрии, давних членах Евросоюза, в которых их восточные соседи десятилетиями видели модель своего будущего, правые пытаются сделать национализм центром внутриполитической повестки, тогда как во внешнеполитическом дискурсе в этих странах доминируют разговоры о стенах, заборах, колючей проволоке (будто все это может оградить от глобальных угроз).
«Новые правые» публично радуются успехам братьев по мировоззрению, но это глупая, близорукая радость — как стоячая овация российских депутатов в честь избрания Трампа президентом. Очевидно, что чем больше стран руководствуется национализмом во внешней и внутренней политике, тем более частыми будут конфликты, столкновения, ссоры, скандалы. Правый популист Карин Кнайсль, министр европейских, интеграционных и иностранных дел Австрии, на чьей свадьбе российский президент гулял в конце лета, отменяет визит в Россию в связи со шпионским скандалом и говорит, что в случае подтверждения подозрений российско-австрийские отношения будут серьезно отягощены. Российский МИД, естественно, ей уныло пеняет: «Вызывает недоумение, почему наши австрийские партнеры…»
Все более очевидными становятся и другие будущие угрозы, в первую очередь резко возросшая вероятность конфликта с использованием ядерного оружия и вполне возможный новый масштабный мировой экономический кризис, о котором все чаще говорят в последнее время. Одна из главных предпосылок этих угроз — возрастающая разделенность мира, которая резко снижает потенциал противодействия кризису даже в сравнении с тем, что было десять лет назад. А ведь и тогда, в 2008-2009 годах, мировые экономические лидеры с трудом загнали болезнь внутрь, но, по большому счету, так и не занялись искоренением причин кризиса.
Яркий результат непонимания опасности национализма и популизма — «брекзит» (см. статью «Британия доказала, что она важнейшая часть Европы», июнь 2016). В начале ноября министр транспорта Великобритании Джо Джонсон подал в отставку и выступил за проведение нового референдума. «Реальность “брекзит” стала сильно отличаться от того, что нам когда-то обещали», — пояснил он. И это говорит член правительства одной из ведущих стран мира! Кто обещал?!
Число обещающих и верящих в обещания по всему миру растет. Реальность, конечно, будет сильно отличаться от обещаний, но эйфория от политики грубых действий, простых решений, «разрубания узлов» пересиливает все разумные доводы. Создается ощущение, что политики, увлеченные дымом, громом и мишурой политического карнавала (см. статью «Разворот: от карнавала к развалу», октябрь 2018), просто не понимают, что наступит будний день — и придется иметь дело с последствиями. А людям просто хочется праздника и не хочется верить в плохое. Ведь «не случится, не допустят, это же все не всерьез…»
Сто лет назад тоже было достаточно фактов, знаний, сведений, чтобы образованные люди своего времени, а уж тем более военные и политики, имели представление о характере будущей войны, масштабах потерь, непредсказуемых последствиях, способных изменить мир до неузнаваемости. Но попустительство национализму, популизму, политической клоунаде привело к тому, что шаг в пропасть произошел неудержимо, почти автоматически — под гром оркестров и приветственные крики публики.
«МОЖЕМ ПОВТОРИТЬ?»
Вот и сейчас национализм снова готовит Европе войну, поражение в глобальной конкуренции и провинциальное будущее в мире XXI века, где будут доминировать Северная Америка и Юго-Восточная Азия.
Возможность избежать ловушки Первой и Второй мировых войн все еще существует. И если бы хватило ума не плестись в хвосте торжествующего трампизма, у России открылись бы исторические возможности. Российское государство, основанное на правде и честной исторической идентификации с перспективой оказаться в единой Европе, — это продолжение созидания того, что было начато после Второй мировой войны. Россия — как органическая часть европейского мира, который составляет суть современной глобальной цивилизации. Так должно быть.
А иначе уже в ближайшие годы все может повториться снова.
