Первое (о себе)

Если на экране действуют мальчик и его отец, а мама умерла, это добавляет просмотренному некое метафизическое измерение — себя с кем-то ведь всегда отождествляешь — а тут оказывается, что героини нет, значит, меня нет, значит, они остались одни, а меня нет, и становится ясно, что меня это все равно волнует, — ну в смысле, что с ними, и даже больше волнует, потому что моих интересов больше не существует — а я так — просто смотрю на них с высоты и люблю их. Смерти, стало быть, нет — повторяю я за Лукрецием. С удивлением. Ощутив пронизанность невидимым.

Цитата: А я могу видеть все с высоты

Потом (о поэзии)

Цитата: У меня на чердаке много книг, и многие из них — с иллюстрациями.

Когда Бродский говорил о доступности поэзии, он, вероятно, это и имел в виду — Строчки Пушкина так и должны существовать — не в книгах под глянцевыми обложками, а отдельными строчками в исполнении потрепанного жизнью алкоголика

Когда б вы знали,
Из какого сора

И в распухнувшее тело
Раки красные впились

И дает мальчику конфетку

О Тарковском

Это, наверное, самое очевидное. И хотя один из режиссеров своим любимым фильмом назвал Зеркало, почему-то чаще вспоминалась Ностальгия. Пейзажи, заторможенность действия. Неуловимая идея и желание — бессмысленное, но вдруг обретающее важность последней правды. Повторяющиеся движения — они нравятся мальчику. Вот он пытается сбить сооруженную собственными силами мишень. Раз, два, три: Падение. Но самое главное, это, конечно, пустить лист бумаги с горы в Коктебеле. Это сразу напоминает героя Олега Янковского пересекающего со свечой бассейн святой Екатерины. Несколько раз листок падает на землю, и свеча гаснет. Но в конце концов все получится. Листок поднимается ввысь, бассейн пересечен. Но если у Тарковского все утяжелено дополнительным религиозным смыслом, пересечение бассейна является неким актом самопознания, то в «Коктебеле» гораздо меньше философии и гораздо больше жизни. Просто надо найти правильный ток воздуха. И мальчику это удается.

О Ностальгии напомнила и героиня — ангелоподобная златокудрая красавица, которая остается чужой. Рустам Хамдамов говорил, что самое буржуазное кино — это «Мужчина и женщина». Потому что самая буржуазная мысль — что мужчине и женщине может быть хорошо вместе. Так вот и Ностальгия, и Коктебель в этом смысле крайне НЕ буржуазное кино.

О Каверине

Герой-беспризорник. А почему бы и нет? Ведь сейчас едва ли не больше чем было в двадцатые годы. Это и есть жизнь — бесприютность, неустроенность, чтение географических атласов на чердаке и мечты о море. Альбатрос, чайка, крымские горы — нежный тон мальчишеской романтики.

Да разве могут дети юга?
Да разве им хоть так хоть вкратце
Хоть на минуту хоть во сне
Хоть ненароком догадаться
Как можно думать о весне?

И это, конечно, желание тепла во всех смыслах.

О Гоголе

Тут хотелось бы написать о персонажах, которых герои встречают на пути.

Первый — обходчик. Его герои боятся больше всего, а он — как баба яга «накормил-напоил» и вывел на правильную дорогу.

Второй — Михаил Александрович. Чего его бояться? Он должен дать заработать и двинуться дальше. А он — спаивает отца и стреляет в него.

Тогда на экране появляется женщина. От нее ждут, наверное, всего. Он вылечивает отца, стирает, готовит, стелит постель, и все втроем они мирно сидят у телевизора. Семья. Но вот удивительно — чем больше она делает добра, тем к более трагическим последствиям это приводит, потому что между мальчиком и отцом происходит разрыв, и сын продолжает путь один.

И последний персонаж — персонаж обманщик — это сестра отца, тетка, к которой они, собственно и едут в Коктебель — а ее вообще нет, она уехала (в Нижневартовск), путь оказывается бессмысленным, и точка оборачивается антиточкой. А та, которая вместо сестры — та даже и в дом не пускает.

Чем больше от героя ждут, тем хуже он оказывается. Чем дальше, тем хуже. Но Море — оно как сад Плюшкина. Где совсем плохо, вдруг появляется жизнь. И отец приходит.

О высоте

Смерти, стало быть, нет — а есть путь. Дальше, дальше: У героев нет дома, нет привязанностей, все прошло.

Под северным небом яснее всего
Что нету совсем ничего. Ничего

Есть только дорога. Но не хочется употреблять штамп Роуд муви, потому что, во-первых, его уже употребили другие, а потом он все равно ничего не объясняет и не определяет. Про что — это понятно. Но тут важнее как. Образ дороги как метафизического пространства моделируется съемками героев со спины. Они не поворачиваются к нам лицом, они скорее задают направление. Это напоминает символизм церковной службы. Когда священник поворачивается к пастве спиной. Он как бы идет, а они — за ним. Он указывает путь.

Не правда ли, странное дело — вдруг жизнь оседает как прах
Как снег на Российских пустынях. Как песок в Аравийских степях
И видно далеко-далеко, и небо виднее всего
Чего же ты, Господи хочешь, чего ждешь от раба своего?