Лилия Шевцова (ведущий исследователь Московского Центра Карнеги): «Участие в монопольно-корпоративной власти людей, которые считают себя либералами и демократами, будет дискредитацией самой идеи либеральной демократии»
Вначале о политике и власти. Я убеждена, что несмотря на то, что на сцене остаются почти все прежние политические актеры и сохраняются механизмы, действовавшие на протяжении 1990-х годов, в России возникло новое качество власти. В период первого президентства Путина мы видели в действиях Кремля немало эклектики — президент все еще функционировал в рамках ельцинского выборного самодержавия. Но постепенно начали формироваться новые тенденции, которые нашли отражение в философии путинской «президентской вертикали». Рецентрализация власти, фактические похороны Совета Федерации, переподчинение президенту региональных силовых структур, ликвидация независимого телевидения, создание контролируемых «отсеков» для отдельных категорий групповых интересов (Российский союз промышленников и предпринимателей (РСПП), Торгово-промышленная палата, «Медиа-союз», Гражданский форум и т.п.) — все это было движением в направлении усиления монопольно-корпоративного начала.
Декабрьские парламентские выборы стали водоразделом, обозначившим формальное укрепление нового политического режима, который я определяю как «бюрократически-авторитарный». В способе правления, сформировавшимся в России, есть две важнейшие составляющие: с одной стороны, персонифицированная власть лидера, вынесенного над обществом и системой и никому не подотчетного, а с другой стороны — бюрократия, причем, не веберовская, а типично российская. Эта бюрократия воспроизводит безответственность и генетически несовместима с модернизацией. Российская бюрократия заинтересована в сохранении личной власти постольку, поскольку эта власть, при отсутствии независимых институтов, делится с нею властными ресурсами. В конечном итоге чиновничество всегда тяготеет к ограничению инициатив лидера и всегда «топит» его модернистские порывы. Если семейно-клановая модель власти, которая существовала при Ельцине, еще допускала определенный плюрализм и состязательность, то новый режим, опирающийся на иного типа, бюрократическую клановость, будет их все больше ограничивать: этот режим не терпит даже открытой форточки.
Некоторые наблюдатели считают, что в России оформилась некая «уния» Путина с народом, в рамках которой нет места для серьезной роли аппарата. Это далеко не так. Даже при Сталине его персонифицированный тоталитаризм был вынужден опираться на чиновничество, правда, раз за разом проводя его зачистку, с тем, чтобы предотвратить усиление бюрократии и не дать ей уничтожить лидера. Сегодня, несмотря на высокий рейтинг поддержки Путина в обществе, роль государственного аппарата многократно усилилась хотя бы потому, что поддержка лидера носит условный характер — она опирается, прежде всего, на слабость альтернатив при отсутствии у центра мощных силовых ресурсов и идей, которые бы могли цементировать прямую «унию» лидера и народа.
Прямой диалог Путина с обществом посредством его ежегодного телеэфира и прочих популистских трюков носит скорее символический характер. В действительности происходит повышение роли обычного, серого чиновника, который опосредует отношения Кремля и общества. Учтем и то, что сам рейтинг поддержки Путина является весьма уязвимой основой для его лидерства, ведь только 15% опрошенных действительно поддерживают Путина безо всяких оговорок. Словом, если «уния» и есть, то весьма шаткая — она основывается на надежде и в любой момент может дать трещину. Путин не может об этом не знать и поэтому он позволил аппарату консолидироваться. Более того, дав аппарату возможность начать «антиолигархическую революцию», Путин еще больше повысил системную роль бюрократии хотя бы за счет ослабления политического роли крупного бизнеса.
Разумеется, акцент на связку между авторитаризмом лидера и бюрократией дает лишь схематическое понимание сущности российской власти, которая оформилась при Путине. Понятие «бюрократический авторитаризм» объясняет, чем российская власть при Путине отличается от ельцинского выборного самодержавия, в котором было больше взаимного попустительства и присутствовал сильный «семейно-олигархический» компонент. Но это определение еще не дает нам полного представления о самом важном — о том, каково в путинском режиме соотношение между традиционализмом и политической конкурентностью, если последняя вообще осталась.
При Ельцине власть включала как персонифицированный фактор, так и демократический способ ее легитимации. Что касается путинского режима, то в данном случае, как показали недавние выборы, роль демократической легитимации сохраняется чисто теоретически. На практике попытка управлять выборами фактически означает, что под властную конструкцию подложена бомба, которая может взорвать всю нашу систему. Ведь выборы превращаются в фарс. При этом у власти нет силового ресурса, который может подменить демократическую консолидацию. В результате наши кремлевские архитекторы, которые желали укрепить власть, на деле способствовали ее обвалу и появлению тенденций, которые будет трудно, а может и невозможно проконтролировать. Речь идет о так называемом законе «непредвиденных последствий»: Горбачев, вводя выборы, не желая того, подорвал основу СССР; Ельцин назначил преемником Путина, который, чтобы укрепить свою легитимацию, начал ликвидировать ельцинскую политическую «семью». Теперь Путин и его команда, чтобы закрепить свою власть, делают зачистку, которая не только лишает наше развитие внутренних импульсов, но сужает опору нового режима власти.
Естественно, что бюрократически-авторитарное начало, вытесняя состязательность и плюрализм, не оставляет реального поля для либерально-демократического меньшинства. Но рискну добавить и другое: большая определенность режима позволяет преодолеть прежние связанные с ним иллюзии, дававшие надежду на Доброго Царя и его прагматизм. Однозначность власти и конец ельцинской и ранней путинской эклектики позволяет начинать консолидацию на сей раз более жесткой и однозначной оппозиции — и Системе, и Режиму, самому президенту.
Важно не только понимание сущности политического режима, который оформился в России после парламентских выборов, но и осознание его потенциала. Ельцинская власть в силу своей противоречивости давала возможность для развития противоположных тенденций — как в сторону большей либеральной демократии, так и в сторону большего авторитаризма. Нынешняя власть несет в себе иную логику — движение в сторону все более отчетливой монопольной корпоративности. Существует опасность, что движение в этом направлении не остановится на нынешней отметке мягкого административного давления и будет продолжаться в сторону все большего ужесточения, ибо в обществе не осталось системных очагов сопротивления этой тенденции.
Конечно, в сказанном нельзя не увидеть и противоречия: как может продолжаться авторитарный откат, если государство не обладает полноценным силовыми структурами, готовыми к насилию и если репрессивный потенциал нынешнего режима весьма ограничен? Этот режим, как мы имели возможность наблюдать, скорее способен к выборочным репрессивным мерам, а именно — вытеснению наиболее строптивых «олигархов» и подавлению независимого телевидения.
Не исключено, что в случае обострения напряженности отдельные силы внутри режима (не думаю, что сам Путин) могут попытаться разрешить кризис за счет поворота к тоталитаризму, т. е. к массовому ограничению свобод. Но объективных оснований для длительного существования тоталитаризма в России нет — общество слишком привыкло к плюрализму, слишком слабы силовые структуры, а политический класс (и в первую очередь региональные бароны) привык к вседозволенности, им будет трудно смириться с полным подчинением центру. Кроме того, при наличии коррумпированных силовых органов и таковой же бюрократии, государственные инструменты насилия не могут быть эффективными. Тем не менее, попытка тоталитарного поворота вполне вписывается в логику нового режима. После того, как он исключил либерально-демократическую альтернативу, у него остается лишь одна траектория движения. Ко всему прочему, сервильность нашего политического класса и даже интеллектуального сообщества будет толкать Кремль к возврату к традиционному способу упорядочивания отношений с обществом.
Замечу, что мы не должны преувеличивать силу бюрократического авторитаризма — он слаб и неэффективен, будучи способен только к самовоспроизводству. Поэтому смешной кажется эйфория наблюдателей и официальных аналитиков, которые, захлебываясь от восторга, твердят о восстановлении силы и потенциала власти. На самом деле происходит отрыв власти от общества, сужение ее фактической опоры и вследствие этого — потеря адекватности. Словом, появляются все признаки советской болезни, которая привела к падению мировой сверхдержавы.
Вскоре мы увидим, с каким трудом Кремль будет пытаться контролировать ситуацию. Так, нынешний колосс в виде «Единой России», хоть и лоялен власти, но совершенно деструктивен, потому что «единороссы» паразитируют на рейтинге президента. Созданные Кремлем политические клоны, в первую очередь «Родина», будут наращивать ресурс за счет атаки на «единороссов» и правительство. Сам президент будет постепенно растрачивать свою легитимность, так как будет вынужден отвечать за провалы своей администрации, поскольку теперь уже нельзя будет свалить ответственность на «ельцинистов» и либералов.
Перечислю другие проблемы, которые придется решать нынешней власти и которые могут только усилить ее системную уязвимость: легитимность власти (она подрывается фарсовыми выборами), субъектность власти (ее моносубъектность может держаться только на постоянном насилии, она расползается, если насилие ослабевает или становится выборочным) и воспроизводство власти (каждый новый режим будет «зачищать» предшествующий). Вот, с чем придется иметь дело президенту в следующие четыре года. Останется ли у него время на реформы? Риторический вопрос!
Теперь коснемся новой геополитической ситуации, в которой оказалась Россия. Если коротко, ее новизна состоит в том, что Запад больше не верит Путину, а сам Путин, видимо, перестал верить в возможность использования ресурсов Запада, не меняя правил игры внутри страны. В отношении западных государств к России произошел явный перелом. Собственно, этот перелом постепенно готовился на протяжении всего 2003 года. Одно разочарование действиями Москвы следовало за другим. Я не погрешу против истины, если скажу, что история с Ходорковский стала последней каплей, переполнившей чашу терпения Запада и серьезно поколебавшей представления об успехах российской демократии и либеральных реформ.
Такую точку зрения разделяет целый ряд западных лидеров. Правда, они весьма сдержанны, особенно политики. Некоторые из них предпочитают не говорить вслух о своих разочарованиях. Но и то, что было озвучено на протяжении 2003 года, прежде всего во второй половине, весьма показательно.
Уже очевидно, что настроения в Конгрессе США таковы, что там говорить о партнерстве с Россией мало кто решается. Ряд ведущих конгрессменов, среди них, Томас Лантос и Джон Маккейн, подняли вопрос об исключении России из «большой восьмерки». Это следствие ограничения демократии и свободы предпринимательства в России. С учетом того, что именно Конгресс должен одобрять внешнюю политику американской администрации, я не думаю, что американская законодательная ветвь одобрит какие-либо положительные для нас акты. Об отмене поправки Джексона-Вэника можно и не мечтать. Конечно, Буш торпедирует все попытки вернуть отношения с Россией к временам «холодной войны», но и в среде американской администрации, судя по всем признакам, отношение к Путину меняется.
В свою очередь отношение Европейского союза к России было озвучено не премьер-министром Италии Сильвио Берлускони, который попытался предложить себя Путину в адвокаты, а председателем Еврокомиссии Романо Проди, и это отношение было скептически-холодным.
Недавние оптимистические заявления о стратегическом партнерстве России и Запада в сложившейся ситуации оказались забыты. Все острее ощущается усиление взаимного недоверия и отчуждения. Запад считает, что Россия скатывается в прошлое. В России многие полагают, что Запад не только не способствует облегчению российских реформ, а, напротив, проявляет эгоизм и пытается всячески воспользоваться нашими слабостями. Справедливости ради признаем, что Запад действительно не имеет стратегии в отношении России и не может содействовать нашей трансформации, особенно теперь, когда он расколот и ищет собственные пути идентификации.
Как бы то ни было, некоторые исследователи говорят о тенденции к новому изоляционизму в нашей внешней политике. Впрочем, подобный же изоляционизм ощущается и в политике западных кругов в отношении России. Речь идет о том, что в западных столицах уже не верят в искреннее партнерство с Москвой. Обе стороны, не столь и важно осознанно или нет, начинают заниматься имитацией диалога и партнерства.
Более того, появилось несколько точек возможных будущих конфликтов между Россией и Западом. Первой точкой является Грузия, где Россия может столкнуться с интересами США. Кроме того, есть и Средняя Азия, где мы уже смотрим с враждебностью на американцев. В Молдове Россия уже сталкивается с Европейским союзом, который пытается предложить свою формулу разрешения конфликта в Приднестровье. Мы попытались убедить Кишинев принять российский план урегулирования, подготовленный Козаком, но без особого успеха. Кишинев, сначала согласившись на этот план, затем обратился к Европе, которая уже давно предлагает свое решение приднестровской проблемы. Налицо очередной тупик, который только усугубляет подозрительность между Москвой и Брюсселем.
Возникает целый ряд других потенциально напряженных моментов во взаимоотношениях между Америкой и Россией, Европой и Россией, в частности, по вопросу вступления России в ВТО. Пока Путин официально рассматривается в качестве партнера Запада в антитеррористической борьбе. Поэтому откровенного разрыва Запада с Москвой не произойдет. Но не будет и содержательного диалога. Наше стратегическое партнерство с Западом оказалось лишено сущности, и рано или поздно это проявится в усилении взаимного раздражения.
Кто-то может сказать, что Запад нам не так уж и нужен, раз он не может ни помочь России, ни повлиять на ее развитие. Действительно, Запад не является для России решающим фактором развития, каким он является, в частности, для стран Восточной Европы. Но замораживание отношений с Западом может иметь для российских реформ катастрофические последствия.
Можно с уверенностью говорить об усилении консервативных сил, в том числе и в окружении президента, что скажется и на механизме консолидации общества. Сначала власть начнет увеличивать расходы на оборону и силовые структуры (это уже сделали в бюджете 2004 года), потом станет осложнять выезд за границу, усилит репрессии против инакомыслящих. Думаю, что продолжать не нужно. Мы все помним «холодную войну». Не верю, что сегодня можно полностью вернуться к мобилизационному режиму, тем более, что Путину это тоже не нужно — он, в общем, все же западник, во всяком случае, себя так легитимировал. Но попытка такого поворота, пусть и ползучего, медленного, не исключена. Сейчас Россия все еще находится на орбите западного мира. В случае дальнейшего замораживания партнерства с Западом, мы постепенно уйдем с этой орбиты и окажемся там, где пребывает Северная Корея. Сейчас это кажется совершенно нереальным вариантом, но кто в начале 2003 года мог предвидеть, что Ходорковский окажется в тюрьме, а в новом парламенте не будут представлены демократические партии?!
Что делать демократам в условиях резкого сужения поля публичной политики и ухудшения международной ситуации для России? Я присоединяюсь к Игорю Клямкину и тоже считаю, что, учитывая характер возникшего режима, участие в монопольно-корпоративной власти людей, которые считают себя либералами и демократами, будет дискредитацией самой идеи либеральной демократии. Дальнейшее участие того же Чубайса во власти более не является фактором либерального влияния на нее. Такое участие, создавая декорацию цивилизованности, облегчает выживание традиционной власти. Это не означает, что с властью по тем или иным вопросам не нужно вести диалог. Делать это нужно, но только будучи в ситуации реальной оппозиции, т. е. будучи вне власти.
Я не верю в то, что нам удастся убедить нынешние демократические партии объединиться на одной платформе с тем же составом лидеров. Тем не менее, снова следует призвать их к коалиции или единству действий. Евгений Ясин от имени Фонда либо нашего экспертного сообщества в очередной раз должен призвать либерально-демократические партии создать Союз демократических сил или демократический фронт с потенциалом стать альтернативой нынешнему режиму. Я понимаю весь идеализм этого предложения, но убеждена, что такой призыв нужен для истории. Те, кто будет изучать этот период российской истории, поймут, что были люди, которые считали, что единство демократических сил было не только необходимо, но даже возможно.
Сейчас мы уже видим, что шанс координации действия демократических сил упущен, и уже поздно размышлять, по чьей вине. Теперь следует думать о более реальном варианте действий. Я не устаю напоминать: в других переходных обществах в ситуации, когда партии не могли взять на себя роль оппозиции режиму, возникшую нишу заполняло экспертное сообщество. Вижу, что вы улыбаетесь, видимо, вспоминая наших экспертов, которые выстроились в очередь в Кремль, предлагая свои услуги. Тем не менее, немало аналитиков и журналистов остались вне этой очереди.
Наша цель заключается в создании основ для объединения оставшегося незапятнанным экспертного сообщества. Это необходимо для того, чтобы проводить мониторинг ситуации и формировать подходы к решению основных проблем, которые важны для России. Сегодня надо размышлять над тем, как остановить политический откат, не доводя дело до полного крушения системы, и заранее формировать концепцию системных реформ, которые понадобятся, когда придет момент, — а он может придти раньше, чем мы думаем. Создание экспертной демократической альтернативы — вот та цель, которую можно и нужно обсуждать. Осталась значительная часть экспертного сообщества, готовая присоединиться к такой инициативе.
И последнее. У меня сложилось впечатление, что в обществе существует огромная масса протестного электората. 20% избирателей, которые проголосовали за национал-популистов, — также представители протестного электората. И эта протестная база будет расти. Наша задача в том, чтобы перехватить эту протестную массу или хотя бы ее часть у национал-популистов.
***
Западные лидеры, по крайней мере европейские лидеры, вполне понимают, что они не могут отталкивать Путина именно в силу тех обстоятельств, о которых вы говорите. В свою очередь Путин — не глупый человек, очевидно, осознающий изменение геополитического поля вокруг России и отношения к нему лично. Следовательно, по крайней мере, на первых этапах охлаждение к нему Запада, скорее всего, приведет к активизации его модернизационных усилий.
Велика вероятность, что он включит в новое правительство технократов-либералов, возможно, даже увеличит их представительство. Есть шансы для сохранения Касьяновым поста премьер-министра или назначения на этот пост Алексея Кудрина, т. е. сохранения в кабинете людей, которые приняты на Западе. Существует уверенность в том, что Кремль будет активно вести диалог с наиболее либеральными людьми из «Единой России», в первую очередь с Александром Жуковым. Таким образом, Путин постарается компенсировать отсутствие либерального фланга в Думе за счет усиления лояльного Кремлю прагматизма. Вопрос о том, в какой степени это будет его сознательная политика по реформированию, а в какой — умышленное создание либерального имиджа, остается открытым.
В то же время основным приоритетом для Путина является все же не Запад, а соотношение сил и ситуация в России. Путин приближается к ответственейшему для себя и для России выбору 2008 года, когда должно произойти воспроизводство власти — либо продолжение его правления, либо выборы преемника. В случае, если его лидерство и режим окажутся уязвимыми, он может, не взирая на Запад, решиться на популистский и державнический сценарий. Потому что воспроизводство, как мы видели в 1999 году, это есть высшая миссия Русской Системы, и лидер вынужден осуществлять ее, подчиняясь ее логике и ее законам. Между тем такая логика может привести нас к совершенно непредсказуемым последствиям: потере контроля над ситуацией или попыткам диктаторского решения проблемы. Хотя вряд ли именно Путин решится на последний шаг, но свято место пусто не бывает.
Все зависит от того, будет ли экономическая ситуация стабильной или нет. Если экономика будет благополучной, то президент будет чувствовать себя уверенно и продолжит прозападную линию. Как только ситуация начнет обваливаться, тотчас появится угроза, что кто-либо, уже все равно кто, перевернет шахматную доску. Реакция Запада в данном случае никого не остановит. Пока мы не подошли к этому моменту истины, у нас в распоряжении есть несколько тестов, которые помогут определить, в какой степени для Кремля важны отношения с Западом. Речь идет об отношениях России с Грузией и Молдовой. Эти два случая покажут нам, до какой степени Кремль может идти на нарушение диалога с Западом.
***
Георгий Сатаров прав, говоря о перспективах демократии на постсоветском пространстве. В Украине гораздо больше шансов для победы демократии. По сравнению с Россией это более демократичная страна. По крайней мере, там никто не расстреливал парламент и семья президента не назначала наследников.
***
Дело в том, что уже были попытки каким-то образом концептуализировать этот вопрос. Ясно, кто такой либерал-демократ, какова его позиция. Но как называть «либерала» в правительстве, которое является частью недемократического режима? Думаю, что в данном случае речь идет об особой политической группе — о «либералах-технократах», которые чаще всего обслуживали авторитарные и тоталитарные режимы. Это различие стоит иметь в виду.
