КОНТЕКСТ. ОПТИМИСТИЧНЫЙ СЦЕНАРИЙ
У проблем, с которыми столкнется мир после пандемии коронавируса, будет два ключевых аспекта: медицинский и политико-экономический. С первым все более или менее понятно. Ни массовая вакцинация, ни массовое использование по-настоящему эффективных лекарств в ближайшие время не ожидаются (если соответствующие препараты и будут разработаны, на пути их широкого применения встанут ряды заинтересованных в притормаживании любого конкретного проекта специалистов и организаций, да и просто амбициозных скептиков). Поэтому шум вокруг эпидемии будет продолжаться до тех пор, пока в обществе не наступит психологическое утомление, ну или пока не появится эффективная и доступная вакцина. После этого COVID-19 просто займет свое место в ряду других неприятных, но все же необязательно смертельных заболеваний. Люди привыкают ко всему, в том числе к гораздо более страшным и опасным вещам. Образ жизни, привычки, потребление — все это, конечно, меняется, но медленно и чаще по другим причинам.
Экономический аспект тоже более или менее предсказуем. Уже сейчас понятно, что если не будет какого-то нового страшного поворота, то последствия событий последних месяцев будут неприятными, но не катастрофичными. Рынки не рухнут, производство в глобальном масштабе не остановится, войны всех против всех (пусть даже торговой) не случится. Нет признаков и того, что существенно изменится глобальная иерархия: все мировые игроки так или иначе останутся на своих местах, во всяком случае в обозримой перспективе и вне зависимости от того, кто сколько денег попытается влить в экономики отдельных западных стран (физические и юридические лица возьмут все, что им дадут, а учитывая, что во всех ведущих странах объемы вливаний примерно равные — 10-20% ВВП, — уровень и качество хозяйственной активности на выходе из эпидемии у них тоже будут примерно одинаковы).
Что-то, конечно, изменится. Скорее всего, сюжет с глобализацией на время окажется отыгранным. На делегирование полномочий международным институтам и организациям мало кто захочет идти, да и ныне существующие, вероятно, так или иначе урежут. Все региональные проекты дальнейшей экономической и политической интеграции будут де-факто заморожены, хотя международная бюрократия по-прежнему будет производить ворохи (точнее, мегабайты) докладов и решений и создавать иллюзию движения.
Национальные бюрократии будут все больше упирать на «безопасность». Это соответствует, во-первых, классовому интересу (каждая социальная группа всегда стремится к усилению своих полномочий и влияния), а во-вторых — индивидуальному сознанию (человеку присущ страх перед неизвестностью, даже если он сам себе в этом не признается). Ограничений будет больше, особенно на все трансграничные формы активности. Так называемые «цепочки добавленной стоимости» станут заметно более локальными (это уже наблюдается во многих странах). На любые формы иностранного присутствия и инвестирования будут смотреть с большей настороженностью и даже враждебностью.
Можно ожидать подъема националистических настроений — в лучшем случае изоляционистского толка, но и агрессивного, к сожалению, тоже. Особенно высока вероятность такого развития в странах, где люди с державно-авторитарной ориентацией смогут определять общественную повестку. Кстати, для сегодняшней России это почти неизбежно: национализм в форме заигрывания со сталинизмом уже становится частью государственной политики (см. «Победа вопреки», май 2020).
Конкурентные политические системы (демократии) тоже почувствуют эти сдвиги: там уже ослабили контроль над электоральной повесткой, что предопределило взлет популизма, а восстановление/ужесточение контроля всегда намного сложнее его ослабления. Потакать настроениям масс легко, дисциплинировать — сложно.
Одного только торгово-экономического противостояния между США и Китаем вкупе с ростом амбиций китайского руководства — как в национально-региональном плане (новое наступление на автономию Гонконга, активизация на тайваньском направлении, отразившаяся, в частности, в дискуссии вокруг членства Тайваня в ВОЗ), так и в плане претензий на мировое лидерство — достаточно для того, чтобы поддерживать перманентную напряженность в мире.
Конфликтов будет больше, а усилия по их урегулированию станут еще менее продуктивными.
О разоружении можно забыть надолго. Возможно, очень надолго.
В лучшем случае в таком или примерно в таком контексте мы окажемся к концу года.
ЭКОНОМИКА. РЕАЛИСТИЧНЫЙ СЦЕНАРИЙ
Все, кто пишет о состоянии российской экономики в последний месяц и ее перспективах на ближайшее время, согласны в том, что нынешняя ситуация — это аномалия, которая не может и не должна длиться годами. Понятно, что нам предстоит выйти в некую новую норму. Но возникает вопрос: а какова эта новая нормальность, в которой мы в итоге должны оказаться?
Прежде всего надо заметить, что, согласно компетентным оценкам европейских специалистов, в результате эпидемии и реакции на нее приблизительно 10% существовавшей до сих пор экономики в странах Запада уже исчезло, и на очень длительный срок. Спрос на продукцию этой доли рынка в необходимом объеме не восстановится в течение нескольких лет. Ни люди, ни организации не смогут бездействовать так долго, сохраняя при этом необходимые компетенции и желание их применить. Организации будут переформатированы, а люди найдут себе новые занятия или вообще отойдут от экономической деятельности.
К России это относится в такой же, если не в большей, степени. 10% экономики — если считать по количеству занятых — это очень много. Дело даже не в расходах на пособия или оплату переобучения (хотя где эти программы переобучения, много ли людей ими воспользовались или рассчитывают это сделать?). Проблема в том, что когда так много людей в стране испытывают столь сильный жизненный стресс, да еще на фоне реальной угрозы потери здоровья, все общество начинает лихорадить — с сопутствующими рисками политических и социальных пертурбаций, не говоря уже о крахе долгосрочных планов и инвестиционных проектов.
Тем временем в той части экономики, которая так или иначе сохранит свою жизнеспособность, произойдут серьезные внутренние изменения, и эти изменения будут не в пользу работников. На примере предприятий выходящего из карантина китайского Уханя видно, что везде, где это не сопряжено с запретительно высоким уровнем издержек, «живой» труд будет замещаться техникой, так как это оказывается и надежнее, и в длительной перспективе эффективнее. А к оставшимся работникам будут предъявляться повышенные требования — и к их физическому здоровью, и к профессиональным компетенциям, включая способности к совмещению функций. И все это на фоне победного шествия цифровизации, которая и без всякого коронавируса грозила беспрецедентно сократить потребность в бухгалтерах, плановиках и прочих экономистах, а также в работниках служб, связанных с бумажным делопроизводством. Трудные времена ожидают не только воспетый Марксом, но так и не победивший в мировом масштабе промышленный пролетариат, но и пресловутый офисный планктон.
Кроме того, в подвешенном состоянии оказалось и дальнейшее расширение сферы личных услуг. Еще недавно такое расширение казалось многим спасительным решением множества проблем, связанных с объективным снижением потребности в новой рабочей силе в традиционных областях. Если повышенные требования санитарно-эпидемиологической безопасности останутся с нами надолго (если не навсегда, а похоже, что так оно и будет), то это заметно скажется как на динамике спроса на личные услуги, так и вообще на развитии этого сектора. А ведь есть еще и психологические последствия нынешней кампании по борьбе с инфекцией, которые надолго переживут саму эпидемию. В этой ситуации если в экономике услуг и будут позитивные сдвиги, то, вероятнее всего, они будут связаны с возможностями предлагать массовому потребителю те или иные сервисы удаленно при использовании минимальной рабочей силы. Таким образом, проблема занятости — особенно в долгосрочной перспективе и с учетом повышения пенсионного возраста — станет очень острой.
Наконец, нельзя не затронуть проблему структурных несоответствий на рынке труда. Невозможность обеспечить условия для полноценного очного обучения, быстрый вынужденный переход на массовое использование дистанционных форм обучения в краткосрочной, а возможно, и среднесрочной перспективе затруднят достижение соответствия между потребностями в компетенциях новых работников и их предложением. И без того немалые дисбалансы на рынке труда могут еще больше усилиться.
Все эти неблагоприятные экономические явления, все это нестроение наложится на фундаментальную неэффективность самой модели российской экономики, на падение цен на нефть и газ, на санкции. Мировые рынки тоже переживают трудные времена: еще не удалось преодолеть причины и следствия кризиса 2008 года (см. «Повторение пройденного. Предчувствие кризиса», январь 2019), как пришла пандемия со своими беспрецедентными экономическими последствиями (см. How the Economy Will Look After the Coronavirus Pandemic, апрель 2020).
В итоге получается, что и надежды, и рациональный расчет будут подвигать все большее число людей к государству: одни выстроятся за помощью, другие — за занятостью, желательно пожизненной, а третьи — с претензиями по поводу отсутствия не только чего-то в быту, но еще и справедливости, как люди ее понимают в существующих условиях.
Все это произойдет уже скоро, причем со стопроцентной вероятностью. И проигнорировать это, сделать вид, что государство у нас только по поводу идей, конституционных концептов и сказаний о великом прошлом, уже не получится. Хотя бы потому, что отсутствие внятных действий со стороны власти — это тоже ответ, и красноречивый. И даже если за этим не последуют ни протесты, ни открытое массовое возмущение, стихийные выводы все равно будут сделаны и неучастие граждан в любых правительственных начинаниях будет почти гарантировано.
Потому что только в спокойное, стабильное и, что немаловажно, благополучное время инерция общественного сознания может заменять собой ответственную и эффективную политику власти. В период кризисов и резких изменений инерция не действует: необходимо доверие населения к власти, пусть даже в пассивной форме. Ведь именно на доверии к власти держится доверие к деньгам, к банкам, к действиям полиции и местной администрации. Наконец, на этом строится просто упорядоченная повседневная жизнь. А без этого какая уж тут экономика.
Пока ситуация в этом плане поводов для оптимизма не дает. Российское правительство вроде бы оказывает некоторую материальную помощь, но в очень ограниченных, если не сказать постыдно малых масштабах (см. «Жадность или глупость?», апрель 2020). А планов расширения занятости или хотя бы ее сохранения в частном секторе вовсе нет. Речь идет пока только о разработке стратегии поэтапного снятия ограничений на деятельность попавших под них предприятий. С учетом динамики эпидемиологической ситуации и возможностей нашей бюрократической системы реальное восстановление условий для полноценной активности в России растянется на долгие месяцы, а потери рабочих мест будут масштабными и долгосрочными.
Очевидно, что для выхода из такого кризиса и для реанимации экономики потребуются особые усилия государства. Это касается и здравоохранения, и образования, и многих других областей жизни. Результаты этих усилий будут зависеть в первую очередь от принимаемых государственных решений, то есть от качества самого государства и его политики. Сможет ли и готово ли современное российское государство помочь отечественной экономике восстановиться после карантина? И в какой мере?
НЕ ЖАДНОСТЬ И НЕ ГЛУПОСТЬ. ЦЕЛЬ ДРУГАЯ
Сегодня едва ли кто-то в России может говорить о дальнейших перспективах хоть с какой-то долей уверенности. Людям совершенно непонятно, что происходит в сознании самых высоких российских начальников, они судят о намерениях государства по тому, что слышат и видят в эфире федеральных телеканалов и в их интернет-филиалах.
А видят они, как в записанном еще прошлой осенью и вброшенном в СМИ в мае этого года интервью президент Путин называет Россию «отдельной цивилизацией» (приравнивая ее тем самым к Древней Греции, Вавилону и Византии) и заодно рассказывает об оружии, которого «нет ни у одной страны в мире». Делается это на фоне развала ключевых международных соглашений о контроле над вооружениями, бессмысленного участия России в гражданских войнах в Сирии и Ливии, нарастания противостояния почти со всем окружающим миром: с Европой, США, ближайшими соседями — Украиной, Грузией и даже Белоруссией. С такой политикой за двадцать лет правления Путина Россия не просто не стала частью современной цивилизации, а, наоборот, попала в «межцивилизационную щель» (см. «Путь, которого нет», 2015).
Кроме того, такие высказывания главы государства — недвусмысленная политическая декларация, требующая многомиллиардных вливаний из бюджета. Таким образом, заявляется, что никакое падение цен на нефть, никакой экономический и социальный кризис, вызванный пандемией, не должны помешать расходам на геополитические авантюры и конфронтацию.
Последние несколько месяцев под прикрытием пандемии в России ускоренными темпами создается авторитарно-корпоративный режим с несменяемой властью: принимаются антиконституционные поправки к Конституции, вводятся электронно-почтовое голосование (обеспечивающее полный политический контроль и тем самым окончательно ликвидирующее институт выборов) и цифровой контроль за населением, армии придается характер закрытой организации (Путин уже обязал российских военных скрывать свою принадлежность к армии).
Согласно этой концепции и по твердому убеждению высшего руководства страны, у нас нет ни малейшего шанса когда-либо закончить эту войну, потому что в этом состоит историческое предназначение и единственный смысл российской государственности. И все наши граждане — пехотинцы на этой войне за наше славное прошлое, а экономика — это не более чем средство мобилизации ресурсов для ведения войны. Резервы, накопленные за предыдущие годы, предназначены именно для этой войны: для критического импорта, экстренного импортозамещения, снабжения армии, диверсий и борьбы с вражескими диверсантами, разведки и пропаганды, то есть всего того, что нужно для борьбы с внешним и внутренним врагом, а не с экономическим спадом или падением доходов населения. Бизнесу в этой системе координат остается не слишком богатый выбор: либо адаптироваться к предложенному курсу и научиться на нем зарабатывать, либо выбыть из игры, желательно без экспроприации, но если не получится, то и с таковой.
Судя по всему, те, кто определяет политику в Кремле (и одновременно составляет методички для ведущих ток-шоу на гостелеканалах), считают, что спасение экономики в прежнем виде неактуально и не нужно.
Действительно, если исходить из того, что главная миссия России состоит в борьбе с коллективным Западом, в «отвоевывании примыкающих территорий» и позиций по всему миру, в подготовке к смертельной схватке с извечным «историческим врагом», то экономика должна быть другой: все ресурсы должны быть мобилизованы для этих задач. И резервы тоже.
Резервы очень пригодятся, например, когда Запад будет отрезать страну от зарубежных рынков, кредитов, сложных технологий добычи сырья, компонентов для производства оружия и жизненно необходимой техники. Кроме того, продолжение гибридной войны с Западом потребует полного отказа от закупок там компьютерного оборудования и программного обеспечения, а на соответствующее переоснащение, которое уже объявлено в срочном порядке, уйдут дополнительные средства.
Пока же, во время кризиса, когда регулярные доходы государства сокращаются, наличие резервов приобретает критическое значение для решения вот таких «государственных задач». В периоды ухудшения ситуации государство не может допустить остановки или исчезновения критически важных для него производств, которые чаще всего не являются самоподдерживающимися, а требуют целенаправленной поддержки.
На мелкий же и средний бизнес в потребительском сегменте в Кремле смотрят как на сорную траву: мол, растет сама без всякой политики, и если кризис покосит эту, вырастет новая. Какая-то польза от этого сектора, конечно, есть: он помогает снабжать население продовольствием, трудоустраивает значительное количество людей, которые в противном случае болтались бы без дела и создавали проблемы. Но тратить («палить») ресурсы на специальное выращивание «сорной травы» — это перебор, уверены наверху.
Такие представления о миссии и приоритетах России заметно представлены не только в узком кремлевском кругу, но и во всем верхнем слое российского общества, включая интеллектуально продвинутую его часть. Эти взгляды разделяют, в частности, большинство представителей научной и технической интеллигенции, значительная часть культурной элиты, преподавательского состава вузов, многие представители делового сообщества, прежде всего окологосударственный крупный бизнес — даже несмотря на то, что отношения с силовой элитой у него складываются крайне непросто. Да и хозяева мелкого и среднего бизнеса, хотя и обижены отсутствием поддержки властей, в целом разделяют имперские и антизападные настроения.
Причин распространенности таких подходов в российских элитах множество. Однако здесь важны не причины, а следствие: тот факт, что идея противостояния Западу обеспечивает власти высокий уровень поддержки в верхних слоях российского общества, определяет главные направления внутренней политики на ближайшую перспективу. Прежде всего дальнейшую централизацию ресурсов в руках унитарного государства, господство идеи единой и неделимой власти (без противовесов и реального разделения властей), превалирование внешнеполитических задач над экономическими. То есть, по сути, это комплекс идей авторитарного корпоративного государства — идей, которые не вчера появились и, видимо, не завтра умрут.
Проблема, однако, не в существовании подобных идей, а в том, что сегодня они становятся доминирующими в российской правящей элите. Вокруг них вырабатывается если не консенсус, то система представлений о государственной власти, которая оказывается приемлемой для всех ключевых сегментов управляющего слоя. Все они сегодня принимают авторитаризм и конфронтационные отношения с Западом как объективную реальность, не имеющую здесь и сейчас работоспособных альтернатив. Единственным противодействием этому процессу, возможно, станет постепенная смена поколений в органах власти и управления. Правда, смена поколений может и усугубить проблему. Новое поколение растет в атмосфере войны и конфронтации. Для современной российской молодежи происходящие сдвиги в сознании и разговоры о возможности ядерного конфликта с расчетами ресурсов и потерь — это «новая нормальность».
Вместе с тем заметно, что в рамках антизападного авторитарного мейнстрима в России есть существенно отличающиеся по своему характеру лагеря. Представители одного склонны к осторожной выжидательной тактике, они занимают примирительную позицию по непринципиальным вопросам и постепенно готовятся к возможному ухудшению ситуации путем накопления сил и резервов. Другие, наоборот, толкают к активным действиям по всему внешнему периметру (прежде всего в отношении Украины), зачистке «тылов» и подготовке к смертельной схватке уже в ближайшем будущем. Они упирают на то, что сегодня Запад «прогнил» и не сможет оказать серьезного сопротивления (как сказал президент одного из российских ядерных центров, колосс «на одной глиняной ноге», который якобы не выдержит серьезного противостояния), и предлагают решительнее наступать на его позиции по наиболее важным направлениям. К сожалению, наше ближайшее будущее будет во многом определяться соотношением сил и активности этих двух антизападных лагерей. Нынешние и предстоящие трудности стран западного мира второй лагерь может использовать для подстрекательств к более решительным действиям. Единственное, что пока сдерживает представителей этого лагеря, — отсутствие в нем харизматичных лидеров.
Даже если вышеприведенный подход не вполне отражает планы и представления того, кто находится на вершине российской власти, после определенного момента это становится уже неважным. Потому что если огромный государственный корабль окончательно наберет ход, изменить траекторию его движения на коротком историческом промежутке уже не удастся, что бы ни думали по этому поводу в капитанской рубке.
Итак, российская экономика входит в серьезный кризис. Для России кризис окажется особенно тяжелым вследствие исчерпанности экономической модели, многолетней неэффективности, падения цен на нефть и газ, санкций. Из состояния посткарантинного ступора экономику могло бы вывести государство с помощью серьезных усилий. Однако в России нет качественного государства и, соответственно, грамотной политики. Путинское государство не будет в объективно необходимом объеме инвестировать в экономику, так как считает своей исторической миссией борьбу с Западом, а не создание современной экономики и повышение благосостояния граждан. В этом, а не в коронавирусе суть российского кризиса.
Нацеленность российского истеблишмента на борьбу с Западом становится опасной для России и мира.
